Рассупонилась ширинка горизонта, встало ярило красное. Выпендрилась из лесу темного на лихом коне Фёдоровна, бурундучья дочь. Чу — по полю пыль столбняком. Скачет на Фёдоровну погибель полк недобрых злых разбойников ордынских, впереди атаман ДК тоже пакостный, с саблей кривой басурманскою. «Эх, не сносить мне буйной головушки!» — крикнула им в сердцах Фёдоровна заклинание испуга, что было моченьки. «Не сносить — так не сносить, как прикажете», — молвил ему атаман, спрятал саблю свою басурманскую, да умчался в бурьян-лопухи портки проверяючи. Пуще прежнего скачет Фёдоровна, бурундучья дочь, на гнедом своем сивом мерине, искать в вольном полюшке приключенишек на портки свои перелатанные. Скачет она, ободрённая победою, на спине колтун со стрелами коцает, на плече иванов лук верный, репчатый. А вокруг да вокруг да ни душеньки, ни живой, ни мертвенькой, ни хоть какой-нибудь. Степь да степь кругом, сколь хватает глазоньки. Лишь от топота копыт на траве дрова, да язык без костей заплетается. А куда ни кинь плевок — лежат черепа Верещагина войнушеньки лютенькой апофеозушкой. Только глядь Фёдоровна из-под стремени — стоит посредь чиста поля столб как вкопанный, а на нем коряв-сук как пришибленный. Подкатила она ко столбу, слезла с коня верного. Расшнуровала Федоровна лапти-онучи, наточила коньки-лыжицы, сняла суму из Ледовой ткани переплетную, разложила по землице оружье лютое — всё нунчаки свои да пассатижицы. Напоила коня свежим воздухом, накормила тумаками сдобными. Сняла с коня пальто, да на сук повесила. А сук вдруг как ссучится со столба, да на землюшку! Да как взмолится своим сучьим голосом — не губи меня Федоровна, красна девица, сослужу я тебе службу сучью — верой, правдой, комсомолкой, да известиями. Да как обернется вокруг себя красной девицей Светою в сарафане модном с лайкрою! Удивилась, бурундучья дочь, красе такой небывалой. Хотела было крикнуть что есть моченьки: «Да таких Свет сук не видывал! Да таких сук свет не видывал!» Да запутался язык, комом в горле встал. Тут разверзлися хляби небесные, да просунулися вниз руки загребущие, хвать Свету — красну-девицу за всё, что из сарафана вытарчивало, лишь донесся её крик что есть сил на прощение: «Поищи, да найдешь меня где-нибудь, сердце доброе подскажет дороженьку — брось на землю таблетку валидольчика, куда покатится — туда и прикатится.» И еще фигни подобной немеренной диктовала пять страниц мелким почерком, пять экранов монитора шрифтом маленьким, пять кассет диктофона тихим голосом. Пригорюнилась Федоровна, села вприсядочку, обкручинилася. Делать нечего — сидит, думу думает (делать нечего). И взакляла Федоровна судьбинушку свою судьбоносную — почему со мной всегда такая лыжня приключается? Вдруг откуда ни возьмись — ничего ниоткуда не возьмется по закону сохранения материи, а выходит к ней старичок-лесничок: «Куда путь держишь, чикса лютая, поведай мне беду свою, посмеяться на старости.» Рассказала ему всё Федоровна, бурундучья дочь. Ничего не ответил старичок-лесничок, только выписал штраф-квитанцию за стоянку в неположенном месте, да промолвил — «Шла бы ты, …., отбивать свою подругу ненаглядную у какого-нибудь Артаса да со Смертокрылом». Ох, спасибо за совет, добрый дедушка, как я сама до такого не допетрила-то? Подпоясала кушак свой кафтаном, нацепила нунчаки-пассатижицы, натянула тетиву между пальцами, навострила болт булатный в голенище, натянула до бровей латы латанные, зарядила автомат калашникова, села на коня стреноженного. Вызверилася на битву лютую, да понеслась куда глаза глядят. Глядь — посреди поля стоит бел горюч камень — селитра с магнием — и говорит человечьим голосом: «Налево сходишь — по малому, что есть моченьки, направо сходишь — по большому, не сойти тебе с поля сратного. А прямо сходишь — скоро сказка сказывается, не скоро дело делается.» Хотела было Федоровна назад повернуть, да уж конь ее более догадливый несется на Смертокрыла. Подбоченилась Федоровна к Змею Клятому, залудила кайло булатное в пуп вражий ненавистный по самую варежку, да как молвит слово грозное: «Ой ты гой еси лютый враженек, рожа хамская, все три!» Порубала Фёдоровна, Змея Лютого, ослобонила красну девицу Свету из темницы, где томилась она и еще куча народу разного , плёнки проявляючи. И создали они гильдию славну «Сириус Прайм» нареченную, жили долго и счастливо и умерли в один день, от одной и той же инфекции, как показала потом эксгумация.
